Ты стала президентом общественной организации «Справедливая помощь Доктора Лизы» год назад. И при этом осталась исполнительным директором фонда поддержки слепоглухих «Со-единение». Как прошел у тебя этот год?
Если говорить в двух словах, то так: в непрерывной пахоте. Я довольно большие отрезки времени жила в двух режимах: либо работала, либо спала. Спорта, музыки, просмотра кино, вообще любого праздного ничегонеделания — не было. Но я не жалуюсь! Моя работа меня дико вдохновляет, нравится темп, который я взяла. В периоды затишья — то есть когда работы было меньше, такое в этом году несколько раз случалось — я даже думала, все ли в порядке.
С чего начинается твой рабочий день?
Я просыпаюсь, рядом лежит ноутбук, который я тут же кладу на живот и начинаю работать с почтой. Потом разбираю сообщения в WhatsApp, которые пришли за ночь — бывает, люди просят совета, помощи разобраться в какой-то сложной ситуации. Например, недавно приятельница из фейсбука написала мне о 9-летней девочке с тяжелой паллиативной онкологией. Девочка приехала с мамой из Израиля, где они живут постоянно, в родной Кременчуг. Там ей стало плохо, нужно было найти хоспис на Украине. Я попыталась выйти на Киевский хоспис, которым раньше руководила Лиза Глинка, контактов не нашла, зато мне удалось связать маму и дочку с прекрасным украинским фондом «Таблеточки».
Если кому-то кажется, что работа директора благотворительной организации — это сплошная романтика, спасение мира и подтирание носов, то могу сказать: это совершенно не так. Значительную часть моего времени занимает еще и работа с документами — скучная, но нужная история. Ведь мало принять решение и что-то сделать, нужно еще правильно это решение оформить. Буквально вчера мы разбирали ситуацию: у нас есть семья, вывезенная еще Лизой Глинкой в 2014 году в Москву из Донецка — их дом попал под бомбежку и теперь его нет, мама одна, дочка больна онкологией. Они долго жили у нас в Доме Милосердия, но ведь семье нужно сепарироваться, устраивать собственную отдельную жизнь, а девочке нельзя уезжать из Москвы — она находится под постоянным наблюдением врачей, и через пару лет это позволит ей выйти в устойчивую ремиссию. Нужно было придумать, как помочь им с частичной оплатой квартиры: из каких источников оплачивать, как именно.
А как работает этот механизм?
По закону помочь можно деньгами, полученными из безадресных пожертвований, или из пожертвований, которые пришли именно для этой девочки. То есть если деньги пришли для Ирины Ивановой, на Светлану Петрову их потратить нельзя. Можно потратить деньги, заработанные некоммерческой деятельностью. Обозначать источник пожертвования нужно всегда — и в случае с мамой и дочкой из Донецка мы должны были правильно сформулировать и описать в приказе, почему мы решили оказать помощь именно этим людям, а другим отказали.
Всем помочь невозможно — это вроде бы всем известно. Но наверняка часто спрашивают: почему вы мне отказали?
Даже не спрашивают, а учат, как и кому нужно помогать. Например, рассказывают, что мы не должны заботиться о детях из других стран. Только о российских. Когда я работала в Фонде «Живой» (первый в России благотворительный фонд, оказывающий помощь людям от 18 до 60 лет, имеющим серьезные заболевания. — Прим. Salt Mag), мне говорили, что лучше помогать не взрослым, а детям. Я рассказывала о работе Фонда в своем блоге в Живом журнале.
Однажды ко мне туда пришла женщина и сказала: у меня есть 5000 евро, хочу помочь. Я показала ей истории людей, которые нуждаются в помощи, предложила выбрать того, чья история откликнется. Она вскоре вернулась со списком претензий: этой женщине я помогать не буду, потому что она за свою жизнь наверняка сделала много абортов, этому — потому что у него по лицу видно, что он сам никому никогда не помогал, и так далее
В таком тоне разговор мы, конечно, продолжать не стали, но эта женщина потом еще какое-то время меня доставала: ай-яй-яй, ты потеряла пять тысяч евро из-за своей строптивости.
Мне часто говорят, что я что-то делаю неправильно — у людей в головах есть определенная модель того, как должен себя вести человек, работающий в сфере благотворительности: как должен одеваться, какие слова использовать в разговоре.
Тебя учили «правильно одеваться»?
Да. Я очень люблю туфли определенной марки, и мне иногда удается купить их на распродаже — совсем не за ту цену, за которую их продают в магазине. Однажды я запостила в соцсетях фотографию, похвасталась такими туфлями. Люди — причем не только жертвователи, но и коллеги по благотворительному сектору — погуглили, сколько они стоят, вернулись ко мне и спросили: «С ума сошла? Как ты можешь такие деньги на туфли тратить?»
Сначала я не нашлась, что ответить, а потом решила не отвечать ничего. Не стала рассказывать, что за четыре года, которые я проработала в Фонде «Живой», я вообще не покупала себе новых вещей. Ни разу. Одевалась в секонд-хендах и держала в голове мысль, что вместо платья могу потратить деньги на операцию, нужную другому человеку. Я ходила в старой одежде и не испытывала никакой радости — а мы все живые люди, и радость нужна всем. Даже такая простая — от покупки туфель.
Ты не знаешь, какую цену человек платит за свое благополучие
Как ты относишься к так называемой агрессивной благотворительности — когда тебя подспудно обвиняют в том, в чем объективно нет твоей вины? Ну, например: «Для вас это всего лишь чашка кофе, а мне поможет продержаться на плаву». Или: «Такое пожертвование — меньше стоимости одного бизнес-ланча». Даже не туфель. И ты вроде понимаешь, что действительно — меньше, и действительно сделаешь хорошее дело, поможешь. Но при этом почему-то испытываешь стыд за свою чашку капучино или котлету в офисной столовой.
Я категорически плохо отношусь к таким посылам и одновременно могу сказать, что, занимаясь поиском денег на благотворительность, важно не забывать об уважении к тратам других людей и к их свободной воле тратить свои деньги так, как они сочтут нужным. Несмотря на то, что ты сама думаешь по этому поводу, как лично ты распорядилась бы бюджетом, и модели, которая есть у тебя в голове — и в которой, возможно, действительно легко отказаться от чашки кофе в пользу кого-то.
Очень сложно балансировать на этой экологичной грани и не скатиться [в агрессивную благотворительность], когда ты, с одной стороны, каждый день видишь людей, которым нужна помощь, а с другой — людей благополучных. И вот здесь важно помнить, что ты не знаешь, что происходит в их жизнях, какую цену человек платит за свое благополучие — возможно, только внешнее. Может быть, у него дома бабушка лежачая, на которую он тратит деньги, но никому об этом не рассказывает? Я стараюсь вести диалог с жертвователями на равных.
А как правильно просить о помощи?
Ну, вот как я бы к тебе пришла в гости, мы разговаривали, и я бы тебе рассказывала историю. Например, о том, что есть мальчишка из Донецка, у которого тяжелейшее заболевание крови, и до 18-летия ему осталось всего несколько месяцев — и тогда даже мы, «Справедливая помощь», уже не сможем ему помочь. А ему нужно собрать сейчас 2 000 000 рублей на трансплантацию костного мозга. Я просто бы тебе о нем рассказала, без вот этого: «Что-то ты, Анна, коврижку себе купила, а ведь могла бы мальчика спасти!» Я бы даже не просила у тебя денег напрямую — история этого парня и так говорит о том, что они ему нужны.
Когда человеку говоришь: «Дай денег», он либо их даст, либо не сможет (или не захочет) дать — и ему придется подбирать формулировки для отказа. Это очень неловкая для всех ситуация. Поэтому нужно очень осторожно формулировать запрос — так, чтобы человек на том конце, жертвователь, не испытывал дискомфорта.
С незнакомыми людьми такой формат дружеской беседы тоже работает?
Да. Может быть, мои коллеги по благотворительному сектору меня сейчас не поддержат, но я уверена, что есть короткие отношения с жертвователями, а есть отношения «вдолгую». Когда ты используешь в своем сообщении эмоциональные крючочки — ты ловишь людей, поднимаешь в них волну чувств. Стыд, сочувствие, жалость. И желание откупиться. Вот я почувствовал неловкость за свою чашку капучино, перевел эти деньги, откупился — и все, больше в этом не участвую.
Если ты хочешь работать с жертвователем долго, не обязательно сразу вызывать в нем волну чувств. Он может прочитать историю о каком-нибудь ребенке, и его ничего не заденет. Зато вызовет интерес — он будет читать дальше, испытывать эмпатию по отношению к тем, о ком читает, но не чувствовать себя виноватым. Мне кажется, только так можно получить уверенное количество сторонников и друзей, которые будут жертвовать деньги.
Сколько сейчас постоянных жертвователей у «Справедливой помощи»?
Не могу сказать точно. Когда я пришла сюда год назад, из-за скандала (в начале августа 2018 года Следственный комитет завел в отношении благотворительной организации дело о злоупотреблении полномочиями, суть которого сводилась к тому, что руководство «Справедливой помощи», в том числе тогдашний директор организации Ксения Соколова, заключили контракты на оказание услуг с двумя юристами сразу, и, по мнению следствия и представителей СМИ, нанесли организации ущерб в размере 1,79 миллиона рублей. — Прим. Salt Mag) пожертвования были практически на нуле.
Сейчас мы все еще разбираемся с последствиями, и у нас просто не дошли руки подсчитать, сколько человек помогает. В месяц к нам поступает порядка трех миллионов рублей. А нужно 50 миллионов в год
У нас работают две программы: «Справедливая помощь», которая поддерживает людей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации — бездомных; тех, кто вышел из тюрьмы и не может добраться домой; тех, у кого случился инсульт, а у семьи не хватает на еду и перевязочные материалы. По этой программе у нас сейчас постоянно проходит от 60 человек в день. А еще мы продолжаем делать то, что делала Лиза: каждую среду выезжаем на Павелецкий вокзал — раздаем еду, одежду, делаем перевязки бездомным людям, оказываем юридическую помощь. Каждый раз порядка ста человек приходят, они постоянно меняются.
Другая программа — «Помощь детям, пострадавшим в результате военных действий и катастроф» — распространяется на весь мир. У нас лечатся дети из Донецка, Луганска, Сирии. Последних немного, но это всегда очень дорого. По этой программе за полгода тоже примерно 50-60 человек уже прошло. А запросов на лечение и помощь вдвое больше.
В этом году некоммерческая общественная организация «Справедливая помощь Доктора Лизы» впервые получила субсидию от Министерства труда РФ — на реализацию программы поддержки социально незащищенных слоев населения, а также распространение идеи милосердия. Размер субсидии составил 21 миллион рублей.
Я просыпалась уже уставшей, в голове сидело только «они умирают, им нужны деньги»
Говорить «Мы не сможем вам помочь», наверное, непросто.
У каждой благотворительной организации сформирован свой шаблон отказа. Это звучит казенно, но по-другому не получится — когда каждый день приходит по пятьдесят писем с просьбами, ты не можешь односложно отвечать: «Нет». Ты, во-первых, говоришь, что на сегодняшний день финансовой возможности помочь нет, а во-вторых — подсказываешь человеку, в какой Фонд ему можно обратиться. И в «Живой», и в «Справедливую помощь» часто обращаются люди, которым мы никак не можем помочь — например, они взяли много кредитов и не могут их отдать, не могут закрыть ипотеку.
Текстовый шаблон нужен еще и для того, чтобы не включаться эмоционально в каждую историю, каждое письмо. Работая в «Живом», я так делала — и выгорела. Я просыпалась уже уставшей, в голове сидело только то, что они умирают, им нужна помощь, где взять деньги. Мне диагностировали клиническую депрессию.
Ты уволилась?
Да, я сказала: «Больше никакой благотворительности», — и ушла в бизнес. Три месяца делала проект для крупного банка. А потом поняла, что не могу заниматься этим всерьез: мне не хватало глубины и смыслов. Спустя полгода, в июне 2014 года, мне предложили работать в Фонде поддержки слепоглухих людей «Со-единение» . Собираясь на собеседование, я сказала мужу: «Съезжу посмотреть, если окажется, что это „пилёж“ денег, работать не буду». Но опасения оказались напрасны — я работаю в Фонде до сих пор.
Фонд поддержки слепоглухих людей «Со-единение», помимо частных пожертвований, получает президентские гранты. Благодаря им в этом году фонду удалось реализовать проект «Передышка»: разработать методику, обучить и затем платить зарплату «профессиональным родителям» — людям, которым можно доверить на несколько часов (или дней) ребенка с тяжелыми нарушениями слуха и зрения. А в это время его настоящие родители смогут потратить освободившееся время на себя.
В благотворительном секторе хватает мошенников. Как их распознать?
Некоммерческий сектор поделен на несколько частей: есть организации, работающие «в поле», то есть оказывающие реальную помощь. Есть благотворительные фонды, существующие при крупных коммерческих организациях — они тоже помогают. А есть люди, одетые в волонтерские футболки, которые держат в руках кэш-бокс и собирают деньги на улицах, в электричках или у метро. В 99,9% случаев это — профессиональные мошенники. Их деятельность невозможно контролировать — деньги, положенные в кэш-бокс на улице, никак не инкассируются.
Мы стараемся ловить таких мошенников, но они быстро учатся. Нет нужных документов? Сделаем. Слишком неправдоподобные истории? Найдем правдоподобные! Например, историю мамы с ребенком. Красивым ребенком — потому что на красивых детей деньги охотнее дают: звучит цинично, но это так. Маме действительно нужно помочь — на условные сто тысяч рублей. А они за один день собирают эти сто тысяч. Работают месяц, 2,9 миллиона забирают себе.
Я вхожу в совет Ассоциации «Все вместе». Мы реализуем проект «Все вместе за разумную помощь», рассказываем о том, что мало найти в себе порыв помочь другому, очень важно еще и помочь разумно, чтобы потом не разочароваться и не сказать: «Я больше вообще никому никогда деньги давать не буду».
Я ушла из бизнеса в благотворительность, и причиной этому была Лиза
Ты сейчас, спустя год в должности президента «Справедливой помощи», чувствуешь груз ответственности? Тебя ведь иногда сравнивают с Лизой Глинкой, пишут, что ты «пришла на ее место».
Ее место совершенно точно никто никогда не займет. Лиза — это величина, масштаб личности, который мало кто понимает. Даже в этом году к нам приходили люди и рассказывали, как Лиза помогла им в начале 2010-х. Мне кажется, мы никогда не узнаем ни степени ответственности, которую брала на себя Лиза, ни цены, которую она за нее платила.
Мне было нелегко, но не потому, что я пыталась «допрыгнуть» до уровня Лизы: я сразу сказала, что второго такого человека быть не может. Тяжело было потому, что организация «Справедливая помощь Доктора Лизы» находилась в кризисе, и мне было важно не входить в конфликт, а начать выстраивать работу.
Когда глава Совета по правам человека Российской Федерации Михаил Федотов предложил тебе эту должность, ты сразу согласилась?
Помню, как читала автобиографический очерк о жизни Ролана Быкова. Его жена рассказывала, как он принял решение снимать фильм «Чучело». Он прочитал повесть Владимира Железникова, и она так сильно его потрясла, что он, закрыв книгу, запустил ее в потолок. Со словами, что да, это больно, но не снять это я теперь уже не смогу.
У меня было так же: мне предложили, и я знала, что отказываться — неправильно. В память о Лизе, о том авторитете, которым она всегда для меня была. Если хотя бы не попытаюсь — буду жалеть.
Расскажи, как вы познакомились с Лизой Глинкой?
Я приехала в Москву в 2006 году и стала заместителем директора ресторана французской кухни на Пречистенской набережной. В Живом журнале мы познакомились с Олей Журавской, которая собирала деньги для Фонда «Подари жизнь». Однажды Оля мне написала: «Сегодня приду к тебе с Лизой Глинкой». Я: «А кто это?» Оля: «Как? Ты не знаешь, кто такая Лиза?!» Вечером они действительно пришли, я подсела к ним, и мы мгновенно совпали, подружились. Писали что-то друг другу в ЖЖ, комментировали. А когда в 2007 году Лиза создала «Справедливую помощь» и получила знаменитый подвал на Пятницкой, стали по пятницам собираться там. Туда приходили самые разные люди — за столом у Лизы можно было увидеть и известную телеведущую, и простого клерка или безработного.
Я всегда ехала в подвал через магазин и аптеку: в аптеке покупала памперсы и хлоргексидин для бездомных, в магазине — яблоки и колбасу для общего стола.
Именно Лиза помогла тебе сменить сферу деятельности?
У меня перед глазами был пример человека, который каждый день помогает другим. Лиза была очень интересной, глубокой, талантливой в самых разных областях, в том числе в налаживании связей. И в какую-то из пятниц я услышала, как Лиза обсуждает с друзьями возможность открытия фонда благотворительной помощи взрослым людям, но нет управленца, который мог бы взять на себя эту задачу.
Я слушала, и мне было страшно неловко: ну как я подойду со своим «можно я попробую»? А если мне в ответ скажут: «Кто, ты? Из ресторана?» Такой синдром самозванца, который, кстати, до сих пор со мной — иногда мне все еще кажется, что я ничего из себя не представляю, и скоро меня разоблачат
Но тогда я решилась, подошла и предложила. Помню, как все удивленно ко мне повернулись и сказали: «Ну, давай поговорим». В следующем году будет 10 лет с того момента, как я ушла из коммерческого сектора в некоммерческий, и причиной этому была именно Лиза.
Вы оказываете помощь людям, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Сейчас люди могут оказаться в ней в том числе из-за государства — на митинге могут сломать руку, ногу, сказать, что отберут ребенка за то, что его взяли с собой на акцию за свободные выборы. Они смогут обратиться к вам за поддержкой?
Если такие люди к нам обратятся, и у нас будет финансовая возможность помочь — да, поможем. Мы не политическая организация, а благотворительная, но меня часто упрекают в том, что мы помогаем не тем, кому нужно. Например, сирийским или донецким детям, а надо российским.
Что ты на это отвечаешь?
Я отвечаю, что когда ты сидишь на диване, и эти дети для тебя — текст на экране, «сортировать» их легко. А когда они для тебя осязаемы — вот они: у них есть имена, фамилии, черты лица, родители, истории, ты их видишь — невозможно быть отстраненной и не помогать. Громко скажу сейчас, но это правда: чужих детей не бывает.
Чего ты боишься в жизни?
Я боюсь болезни и смерти близких. Для меня муж и сын — очень важная часть моей жизни. Мне страшно, потому что я каждый день вижу, как много людей болеет, как внезапно это происходит, как им и их семьям тяжело. Иногда я слишком сильно боюсь за своих и не всегда с этим справляюсь — наверное, придется с этим пойти к профессионалу, к психологу .
