О детстве
«В детстве человек открыт вечным вопросам — таким, как любовь, дружба, смысл жизни, тайна смерти, нравственные идеалы. Детство содержит в себе, может быть, главную тайну жизни… Вспомните свое детство: день начинался рано утром, еще до школы было время и для приготовления уроков, если вчера не успел, или — в магазин для матери сходить. Потом — громадный день в школе, разделенный, как экватором, большой переменой. Потом — еще целый день после школы, целый божий день, а еще был вечер и ночь, и тайком от матери удавалось продлить день, нырнуть в этот взрослый сумрак, услышать то, чего не позволяли, и лишь потом нырнуть в постель. А сейчас, в мои 68 лет, день — как очистка от семечки: встал — лег, встал — лег, встал — лег — с Новым годом!»
О трансформации добра и зла
«„Айболит-66“ был фантазией на тему глобального мещанина. Столкновение Бармалея с Айболитом было столкновением мещанина с личностью: „Я отобрал у тебя корабль, я выкинул тебя в море, и я буду тебя грабить, обижать и унижать“. Сегодня это уже тема не комедии, а драмы. У меня была написана вторая серия „Айболита“. Об этом никто не знает. Ее запретили. Во второй серии Бармалей начал делать добрые дела. Он говорил: „Когда я начну делать добрые дела, у меня враз все станут счастливые, а кто не станет, того в бараний рог согну, сотру в порошок и брошу акулам...“».
Об умении находить общий язык
«Ситуации бывают суровые, так как кинематограф — это же общественный срез. Когда ты работаешь с водителем — он твой друг, когда с осветителем — он твой друг. Есть люди, которых называют „волками“. Это полубомжи, которые все время дежурят возле съемочной площадки — может, что-то надо будет принести или подать и за это что-то заработать. Поэтому режиссер общается и с композитором, и с поэтом, и с „волком“. И разговаривает на всех языках».
О любви
«Мы так необразованны в сфере чувств, что даже врачи грубо обрывают нас: „Что вы знаете о психической и даже духовной жизни человека?!“ И они правы, эти медики: мы в мире чувств еще в доисторическом периоде.
Нестрашно говорить о несчастной любви — человек все равно будет искать свою счастливую.
Отчего же фильм моей мечты не взрослый? А оттого, что меня не будет интересовать: так разводиться или нет, страдать или нет? Терпеть или давать сдачу? Меня будет интересовать вопрос стартовой ориентации: любить или нет, есть она или нет? Есть!!!»
Из книги Ролана Быкова «Я побит — начну сначала!», запись от 21 апреля 1974 года
О творческих поисках
«Десять дней прошло. Я на месте. Что-то горше и горше. Что-то не так. И я не такой. И работа. И все. Так ли уже я работаю, как надо? Все ли я делаю? Вот только сейчас понял, что в истории кота и лисы (речь о сценарии фильма „Приключения Буратино“. — Прим. Salt Mag) снова обнаружились дыры:
а) Зачем упали в болото?
б) Почему грязные после того, как прошло много сцен (и у дерева, и Мальвина, и консилиум, и чулан)?
в) Что значит „упали в болото“, как это потом играть?»
Из книги Ролана Быкова «Я побит — начну сначала!», запись от 11 июля 1975 года
Об искренности
«Хочу ставить „Чучело“ Железникова. Это будет фильм, который всеми своими возможностями, какие только бывают у фильма, обрушится на проблему, именуемую в быту „детская жестокость“ — но это не о ней (для меня).
В духовном плане разговор в «Чучеле» — о «гидре коллектива», правда которого чаще всего безнравственна. В самом зародыше, в самой игре во всевластие, в самом посыле — «интересы коллектива превыше всего».
Чучело — „Идиот“ в масштабе этой повести (кстати, это еще не сделано), она — Донья Кихот, но и не то. Ведь это о Любви. Она не ищет мельниц и не живет ради высокого помысла, она не „ради“, она естественно такова, она даже не ведает, кто она внутренне и кто она внешне, она сама являет собой ценность, редкость, искренность».
Из книги Ролана Быкова «Я побит — начну сначала!», запись от 1 декабря 1981 года
О решении снимать детские фильмы
«Однажды ночью слышу в доме женский крик. Вышел на лестницу, вижу — выше этажом женщина плачет: „Муж заперся в туалете, помогите!“ Я дернулся туда, открыть дверь не могу. Позвонил к соседям, попросил топор. Вышел сосед под два метра ростом, принес топор, передал мне. Очевидно, как самому сильному… А рядом стоял еще офицер с погонами капитана. И еще кто-то. Ну, я топором взломал дверь туалета: муж ее висел под потолком… Я в шоке оглянулся — все слиняли! Как ветром сдуло! Но когда остаешься последним, ведь не убежишь. И мне пришлось брать ножик, резать веревку, снимать его… Так вот и здесь: я остался чуть ли не последний в детском кино, когда оглянулся. Разбежались люди. А последний — не убежишь! Поэтому я остался и решил, что надо создавать настоящее детское кино».
Из интервью журналисту Григорию Крошину, 1990 год
О деньгах и независимости
«Я организовал первый в Москве частный банк, потому что понял, что у меня теперь новый начальник — рубль. А он — психически ненормальный, неизвестно, что выкинет. У меня был администратор, с которым мы делали несколько фильмов, и я вдруг заметил, что он стал ко мне как-то снисходителен. Он создал несколько кооперативов, начал меценатствовать надо мной. И я понял, что скоро я у него буду работать, а не он у меня, и тогда мне лучше будет повеситься.
И я решил сохранить независимость, я понял, что ощущение независимости могут дать только деньги. Я вначале очень испугался, потому что на моих глазах деньги ломали очень многих. А потом банк лопнул, и все мои деньги в этом банке пропали. И когда я потерял их раз, и другой, и третий, и четвертый — я понял, что меня лично это уже не касается. Я — обеспеченный человек и заработаю еще, сколько буду жить. Не в них дело».