Сериал наконец-то добрался до экранов, премьеру несколько раз переносили. Как появилась идея экранизации? Могли ли вы представить, когда писали роман, что его когда-то покажут на телевидении?
Это все случилось достаточно быстро после выхода романа. Со мной связались редакторы канала и спросили, что я думаю об экранизации. Конечно, я думала об этом с восторгом, потому что изначально это ведь и был сценарий полного метра, который я написала в киношколе (Московская школа кино — прим. Salt). Уже позже эту учебную работу я вырастила до романа. Поэтому у него совершенно сценарная основа и сценарное решение многих сцен. И вообще, в этот роман я вложила, наверное, все, что знала о кино. Не о литературе, а именно о кино. И поэтому на перспективу экранизации я смотрела с большим оптимизмом. Мы начали общаться, встретились с представителями канала. Мне предложили самой написать сценарий, потому что к тому времени у меня уже было соответствующее образование и диплом. Но я отказалась, отказалась сразу же.
Почему?
На это было несколько причин. Во-первых, к тому времени я уже достаточно долго жила в истории Зулейхи. Еще три-четыре года жить с ней было бы сложно. Понятно, что до тех пор, пока фильм не будет смонтирован, озвучен и сдан на канал, сценарист не свободен — ни головой, ни сердцем. Провести со своей героиней еще столько же времени, сколько я уже работала над романом, означало для меня окончательно слиться с этой историей и больше ничего уже не писать. А очень хотелось написать новый текст, и для этого нужно было оторваться от старого, перерезать эту пуповину. Это было непросто.
Во-вторых, я понимала, что сценарий — это вещь, ориентированная на производственный процесс. В нем нужно учитывать разные вводные — режиссера, продюсера, актеров, бюджета и так далее. Мне показалось, будет правильным, если этим будут заниматься профессионалы, которые умеют это делать достаточно хладнокровно. Я бы не смогла свою историю вот так вот резать по живому и разложить на восемь серий.
Главную роль в сериале сыграла Чулпан Хаматова. Вы не раз рассказывали, что в роли Зулейхи хотели видеть именно ее. Это желание возникло у вас еще во время написания сценария, то есть во время учебы? Или уже после выхода романа, когда начались разговоры об экранизации?
Это пришло в момент, когда мой сценарий — моя учебная работа — уже был написан. Мы обсуждали дримкаст — то есть известных актеров, которые, по мнению сценаристов, подходят для роли. Это делается для того, чтобы остальные могли лучше представить себе героев. Такое задание мы делали в ходе обсуждения уже готовых проектов в школе кино. Соответственно, когда сценарий был написан, у меня была задача создать дримкаст и пофантазировать, кого мне хотелось бы видеть в главных ролях. В первую же секунду я поняла, что в роли Зулейхи я бы хотела видеть Чулпан Хаматову, а в роли Игнатова мне тогда виделся прекрасный актер МХТа Анатолий Белый. Уже позже выяснилось, что, оказывается, и сама Чулпан читала роман и тоже была не против сыграть Зулейху. Представителям канала эта идея как-то сама пришла в голову, Чулпан понравился сценарий, и в итоге все сложилось.
В романе «Зулейха открывает глаза» вы очень детально описываете татарский быт. Откуда эти знания о том времени? Это ваши детские воспоминания? Или перед тем, как начать писать, вы провели тщательную исследовательскую работу?
Я достаточно ответственно отнеслась к написанию романа. Это касалось и всех исторических деталей, и особенностей татарского быта. Я скачала себе на планшет большое количество диссертаций, связанных с татарскими традициями, купила много книг, стала читать материалы. В ходе этого процесса я поняла, что все, о чем я читаю, я знаю из детства. И так получилось, что собранный материал (а его было много!) не особо помог, потому что эти вещи я узнала еще маленькой девочкой, когда проводила много времени в доме бабушки и дедушки.
Все, что я в романе пишу о татарской жизни, почерпнуто мной из детства. Это мои воспоминания — переработанные, рассказанные литературным языком. В книге есть даже такие, казалось бы, странные языческие моменты, которые сейчас смотрятся очень экзотично. Например, запрет наступать на порог или привычка брать хлеб правой рукой. Так была устроена жизнь в доме у бабушки и дедушки.
Самое интересное, что тогда жизнь вроде бы была современной. Бабушка и дедушка были сельскими интеллигентами — учителями. Бабушка — русского языка и литературы, дедушка — немецкого языка, они всю жизнь работали в школе. Но в доме жизнь текла совершенно крестьянская, и многие традиции соблюдались. Наверное, потому, что дедушка и бабушка повторяли то, что сами впитали в детстве, то, что видели в домах своих родителей в деревне.
Я люблю рассказывать о черепах, которые описаны в романе. В доме бабушки и дедушки черепа висели над колодцем, дедушка сам их приколачивал. Для него это было не более, чем украшение, которое он, видимо, увидел когда-то в детстве и повторил то же самое в Казани в своем доме. Но, конечно, у черепов есть значение — раньше они оберегали дома от злых духов, то есть остатки языческих верований все еще соблюдались в нашем доме в 80-е годы прошлого века. Уже вовсю шла перестройка, а черепа висели — и не только у нас. Когда роман вышел, мне из Казани писали знакомые, что они узнали эти черепа — такие же были в домах их родственников.
Сколько времени вы писали роман?
После того как сценарий был написан, я писала 8 месяцев.
А как процесс написания «Зулейхи» отличался от работы над другим романом — «Дети мои»? Они абсолютно разные по языку, по тону, по стилю. Сам процесс был другим? Было проще или труднее?
Можно сказать, что писать первый роман мне было легче. Не потому, что материал проще, а потому, что когда пишешь роман впервые, нет никаких страхов. Я вообще не понимала, что будет с этим текстом — будет ли он издаваться, будет ли читаться. Я просто писала, как хотелось, совершенно не думая о том, как должно быть. И вот это легкое отношение, наверное, помогло.
Если бы я знала, что этот роман будут читать так внимательно, что некоторые будут даже видеть в нем судьбы своих родственников, что кто-то узнает в Зулейхе свою бабушку или в Игнатове своего дедушку — вот это, пожалуй, не давало бы мне дописать до конца. Это была бы слишком большая ответственность. Я не знала всех этих вещей и писала легко.
Когда я уже готовила второй роман, было гораздо больше сомнений. В частности, страх не дописать текст до конца, написать не такой интересный текст или еще хуже — написать то, за что будет потом стыдно. Самым главным был страх не справиться с темой. Потому что история немцев в Поволжье — это не то, что я впитала с детства, не моя родная тема. Все-таки я не имею к ним кровного отношения — во мне нет ни капли немецкой крови. И если в случае с татарским бытом я просто все черпала из собственных воспоминаний, то для описания традиций и фольклора немцев Поволжья я, конечно, очень много материала начитывала и боялась, что это будет в тексте просвечивать. Все эти страхи множились с каждым днем, поэтому писать второй роман было сложнее.
А сейчас вы над чем-нибудь работаете?
Да, сейчас я работаю над новым романом. Пока не понимаю, получится он или нет. Пойму, когда допишу последнее слово и поставлю точку. Поэтому говорить о нем не могу — пока нечего. В целом — да, я работаю, и достаточно много. Сейчас как раз такое время — изоляция. Я, честно говоря, думала, что раз уж мы заперты в четырех стенах, будет писаться намного быстрее и продуктивнее, но нет, я ошибалась. Текст идет со своей, очень неспешной скоростью, но он идет. Надеюсь, мою третью историю я тоже расскажу.
В одном из интервью вы рассказывали о том, что некоторое время провели в писательской резиденции в Швеции. Вы тогда писали второй роман? Расскажете про это время?
Да, это был замечательный опыт и абсолютно сумасшедшее время для посещения резиденции. Она расположена на острове Готланд, в середине Балтики, я туда поехала в декабре, и все, кто узнавал, что я выбрала это время, крутили пальцем у виска. В тех местах зимой необыкновенно короткий световой день: солнце восходит часов в 10-11 (а если облачная погода, его не видно вообще) и часа в два уже исчезает, так что световой день длится буквально пару часов.
На острове очень мало жителей — резиденция находится в средневековом городке Висбю. На самом деле это популярное место для летнего отдыха у состоятельных жителей Швеции, поэтому зимой этот средневековый городок стоял практически пустой. Света было очень мало, зато много дождя, ветра, снега и птиц. Совершенно чудесное время!
Резиденция состоит из двух отдельно стоящих домов. Один предназначен для тихой и уединенной работы — там даже еда не готовится, потому что запах может помешать. В нем работают в отдельных норочках, своих комнатушечках, писатели и переводчики. Там всегда тихо и совершенно волшебные условия для концентрации.
Ко второму дому, который стоит неподалеку, можно подойти, перейдя через улицу. В нем уже какая-то жизнь — там готовят еду и вместе ужинают, пахнет вином, ведутся разговоры, можно слушать музыку, смотреть кино, читать книги. Там есть библиотека. Условия работы очень грамотно организованы: те, кто хотел общаться и глотнуть социализации, уходили в дом с кухней, а те, кто хотел уединения, — оставались в первом, рабочем доме.
Я помню, что там я как раз дописывала последние главы романа «Дети мои». Через некоторое время уединения меня начали спрашивать: «Вы еще живы?» — потому что я практически не вылезала из комнаты, разве только для того, чтобы немного прогуляться, освежить голову и придумать, что написать завтра. Но это было чудесное время — можно было полностью сконцентрироваться на работе. Из окна мне была видна церковь Святой Марии 14 века, колокола которой звонили несколько раз в день. С ней мы больше всего и общались.
Хотели бы повторить такой опыт в будущем?
Конечно, это очень полезно. Подобные резиденции придуманы не просто так. Такой опыт — это не блажь, а порой настоящая необходимость, чтобы сконцентрироваться либо на идее, либо на каких-то сложных частях текста. Лучшие, по моему мнению, куски романа «Дети мои» были написаны именно там, поэтому я бы очень хотела повторить.
Остается только ждать, пока жизнь наша вернется в какое-то более-менее нормальное русло и мир снова откроется. Сейчас это ощущение закрытого мира угнетает очень сильно.
«Зулейха» переведена на несколько десятков языков, «Дети мои» — пока только на английский. Считается, что даже при самом точном переводе полностью передать все тонкости текста невозможно. Вы согласны с этим? Много ли теряет текст при переводе? Возможно ли вам было оценить перевод романа?
Я владею немецким и английским, поэтому я могу оценить качество перевода только на эти языки в меру своих знаний. Насколько я вижу и чувствую, при переводах обоих романов переводчики сработали просто великолепно. И с Лизой Хейден (переводчица на английский язык — прим. Salt), и с Гельмутом Эттингером (переводчик на немецкий язык — прим. Salt) мы много общались, и я знаю, что они вложили душу в эти тексты. И это видно! Когда я открывала перевод в первый раз, я понимала, что та мелодия, которая звучит в тексте, соответствует той мелодии, которую я пыталась заложить в русский текст. Переводы на английский и немецкий сделаны блестяще, я бы ни с кем другим не хотела бы работать — только с Лизой и Гельмутом.
А что касается прочих — здесь я сама не могу оценить. Но каждый раз, посещая какую-либо страну, я стараюсь узнавать мнение носителей языка: что они думают о моей книге. И, пожалуй, не было ни одного случая, чтобы перевод поругали или оценили не очень высоко. Все варианты, которые я обсуждала с читателями, — на китайском, итальянском, на фарси, на чешском, на французском — обычно получали крайне высокую оценку носителей языка.
Более того, переводчики очень помогают автору, и эта помощь бесценна. Переводчик — самый дотошный читатель в мире, порой даже более внимательный, чем редактор или самый въедливый читатель. Поэтому именно переводчики уже после того, как роман издавался и переиздавался, внезапно находили в тексте какие-то ошибки и ляпы, которые до этого проглядели все. И мы их исправляли в последующих переизданиях.
Переводчик пропускает текст через себя так глубоко, как не делает, наверное, ни один читатель.
Приведу небольшой пример. Когда переводчица на французский язык Мод Мабияр работала над главой про Зулейху в пересыльной тюрьме у стен Казанского Кремля, она нашла в Google Maps карту этой местности, посмотрела на расположение самой тюрьмы, на расположение сторожевой башни, которая упоминается в романе, и поняла по этой карте, что из окна тюрьмы Зулейха вряд ли могла бы видеть ту сторожевую башню, которую я описываю. Пришлось надавить авторитетом (смеется). На самом деле я, конечно, не предполагала, что настолько дотошно будут относиться к тексту. Мне просто нужно было, чтобы эта башня возникла в тексте (сейчас она называется башня Сююмбике). Этот пример показывает, насколько внимательно к каждой детали относится переводчик. Поэтому переводчики — самые большие друзья автора.
До выхода вашего первого романа вы работали совсем в другой области. Когда вы поняли, что хотите писать? Как вы решили стать писательницей?
Никакого решения не было. Была тяга писать, и я просто писала тексты с раннего возраста. Я их не публиковала. Мыслей о публикации как-то не возникало, даже не знаю почему. Это все писалось в стол. Писала разное — от стихотворений и философский сказок до пьес, а позже — сценариев. Сценариями я увлеклась уже в подростковом возрасте, когда мне было 13 лет. Это было, что называется, заражение — от человека, страстно влюбленного в кино. Так же сильно потом влюбилась в кино и я.
Позже, когда мне было 15 или 16, я хотела стать сценаристом и режиссером. Но сейчас понимаю, что те мои фантазии о профессии были скорее мечтами о том, чего уже не было. Потому что грезила я о сценаристике, какой она была до того времени, на которое пришлась моя юность, — о советском варианте профессии, особенно семидесятых, восьмидесятых годов. Я очень хотела быть частью того огромного мира кино, который существовал в СССР. Но в 91 году Советского Союза не стало, а я тогда еще не поняла, что мои фантазии о профессии обращены в прошлое.
В девяностые в кино было очень туго, и я, вопреки авторитетному мнению родителей, не решилась поступать во ВГИК и пошла по стопам дедушки — учиться на преподавателя немецкого языка.
А вот до мечты стать сценаристом (хотя бы по диплому) уже дошло гораздо позже, в очень зрелом возрасте, когда я разрешила себе поступить в Московскую школу кино и учиться там. Несмотря на то, что к тому времени у меня уже был и ребенок, и семья, и много разных ответственных задач, каких-то проектов, я решила, что пусть уже мечта сбудется, раз она когда-то была. Мне тогда было уже 30 с большим гаком.
Как изменилась ваша жизнь после выхода «Зулейхи» и после получения премии «Большая книга»? Ваше имя теперь знают многие, ваши романы экранизируют и читают по всему миру. Повлияло ли всеобщее признание и популярность на вашу жизнь?
Было бы неправдой сказать, что это не имело никакого значения. Книги стали продаваться, одна из них экранизирована. В моей жизни появилась внешняя часть — встречи, интервью. И я очень стараюсь разграничивать две сферы — жизнь внешнюю и внутреннюю, чтобы они не пересекались. Пытаюсь держать все внешнее за дверью квартиры и внутри дома быть просто мамой, женой, другом, дочерью, а не писательницей.
