«Проблема в том, что МВД вообще не проверяет электронную почту»
Месяц назад вы с Сашей Митрошиной запустили проект «Ты не одна» — сеть взаимопомощи женщинам, столкнувшимся с домашним насилием. Как он сейчас работает?
Это агрегатор, то есть общая площадка, на которой мы собираемся разместить базу всех российских блогеров и СМИ, готовых писать о делах о домашнем насилии или домогательствах, которые тоже относятся к насилию над женщинами. Работает так: вы заходите, вбиваете в поисковую строчку, например, Обнинск или Самара, и вам выдается список всех людей или медиа, которые в этом конкретном городе готовы вас поддержать, если вы стали свидетелем или жертвой насилия. Это важно, потому что главная проблема в том, что насилие чаще всего происходит в тишине: жертва пишет заявление в полицию, а полиция ничего не делает. Пишет заявление в прокуратуру о том, что полиция бездействует, — и снова ничего не происходит без поддержки в общественном пространстве. Мы хотим это изменить. И изменим. Все вместе.
Кроме того, проект — агрегатор всех центров помощи и проектов, которые работают сейчас с пострадавшими от домашнего насилия. Есть Центр бесплатной юридической помощи, который возглавляет Мари Давтян, при «Консорциуме женских неправительственных объединений», есть проект «Насилию.Нет» Ани Ривиной с методичками, приложением «Насилию.Нет» и картой помощи, есть Центр «Анна» Марины Писклаковой-Паркер, «Китеж» Алены Ельцовой, кризисный центр «Дубки», центр помощи пережившим сексуальное насилие «Сестры» и многие другие проекты.
Еще одна важная вещь, над которой мы сейчас работаем, — это форма автозаполнения заявления в полицию. Она будет максимально простой. Например, ты живешь в городе Барабинск Новосибирской области, и к тебе применили насилие. Ты заходишь на сайт, вводишь свои имя, фамилию и возраст, пишешь, что в два часа ночи твой муж заявился домой и избил тебя такими-то предметами. Дальше алгоритм сам формирует заявление, определяет, в какое УВД Барабинска его отправить. Почему это необходимо? Потому что жертвам насилия очень тяжело найти юриста. Тяжело понять, как правильно юридически сформулировать все важное в заявлении. И потому, что отправка заявления в полицию должна быть простой — по закону, электронное обращение приравнивается к бумажному. Проблема в том, что МВД, оказывается, вообще не проверяет электронную почту. Я не шучу.
Когда вы это выяснили?
Месяц назад. Настя Глушкова, которая занимается спецпроектами и взаимодействует с внешними контрагентами в «Ты не одна», позвонила в МВД и спросила, получают ли они от нас обращения. Ей ответили: «Мы вообще электронную почту не открываем». Сейчас мы со всех площадок обратились к уважаемому Министерству внутренних дел, чтобы они все-таки проверяли имейл, потому что скоро заявления будут отправляться одновременно и в полицию, и в Главное управление собственной безопасности — чтобы профилактировать бездействие сотрудников полиции.
Знаешь, что такое бездействие? Это когда заявление получили — и ничего не сделали. Бездействовали в случае Маргариты Грачевой — ее муж Дмитрий вывез ее в лес и отрубил кисти обеих рук, бездействовали в случае Алены Вербы — Гусятников нанес ей 57 ножевых ранений, не отреагировали на случай Насти Басовой — ее преследователь Артем заявился на детскую площадку, там нанес ей 20 ударов ножом, и она умерла
Оксану Садыкову бывший муж Тимур убил в подъезде на глазах у их 10-летнего сына. Вот что такое бездействие. А чтобы его не было, сотрудникам полиции нужно зарубить себе на носу, что на обращения жертв насилия нужно реагировать мгновенно.
А еще мы на сайте проекта «Ты не одна» сделали анкету. Ее можно заполнить, указать, что ты — психолог, волонтер или просто неравнодушный человек, готовый как-то помочь жертве.
Что может сделать обычный человек, у которого нет большого социального капитала?
Он может написать в анкете о том, что, как ему кажется, он может сделать: отвезти в кризисный центр, помочь с трудоустройством, просто написать о том, что случилось, в соцсетях. Для этого необязательно быть блогером-миллионником — если тебя читает хотя бы один человек, это уже будет полезно. Наша команда связывается с тобой — а потом жертва заходит на сайт, вбивает в строчку свой город — например, Обнинск — и видит в базе контактов тебя. Я тоже зарегистрирована в базе, там есть все мои контакты, и мне в почту начали приходить обращения по Москве и Подмосковью.
«Я хочу, чтобы в каждом городе России жил человек, который сможет помочь жертве насилия»
К тебе наверняка обращаются не только через проект. Сколько писем, сообщений в мессенджеры и звонков ты получаешь в день?
Может быть и по сто–двести обращений — через почту и все социальные сети.
На сколько у тебя хватает ресурса реагировать?
Ресурса не очень много, а в последнее время, когда мы запустили проект «Ты не одна», я заметила, что трачу три часа ночью — когда не работаю — на ответы людям. Не уверена, что это очень эффективно, поэтому стала просить всех оставлять мне номера своих мобильных, чтобы я — или кто-то из команды — мог днем им позвонить и проинструктировать, что делать. Или сразу отправляю нашу методичку с контактами всех центров помощи.
Были случаи, когда тебе приходилось работать еще и психологом?
Практически всегда. Из последнего — в городе Реммаш под Сергиевым Посадом в Новый год толпа полупьяных подростков изнасиловала 13-летнюю девочку. Ровесницу моей Маши. Это случилось зимой, а в Сеть история попала в апреле, потому что насильники начали пересылать друг другу аудиосообщения с подробностями, как это было. Четыре месяца девочка жила с ощущением, что ее изнасиловали толпой. Когда история получила огласку, на защиту девочки встала ее подруга, родительское сообщество, неравнодушные взрослые. Полиция снова бездействовала.
Я поговорила с ее мамой, а потом она сама мне позвонила. Я ехала в машине. «Привет». «Как ты себя чувствуешь?» — спросила я. «Хочу покончить жизнь самоубийством». Спокойный, уверенный подростковый голос. Спрашиваю: «Зачем тебе это надо?» Она: «А что, у тебя есть другие варианты? У меня — нет. Я так жить не могу»
Я старалась говорить спокойно, убеждала, что этим способом мы воспользоваться всегда успеем, потом звонила в центр «Сестры», специалистки которого говорили мне, что в России огромный процент жертв сексуального насилия, которые не хотят жить после случившегося из-за того, что общество часто винит их, а не насильника.
Все это время у меня тряслись руки. Девочке я сказала, что она может мне звонить в любое время — днем, ночью, я отвечу, даже если буду на Марсе. Но она больше не звонила. Моя коллега, полковник юстиции Настя Варгузова, рассказала мне, что этих 15–16-летних насильников арестовали на следующий же день после того, как мы и неравнодушные жители города в публичном поле начали бить во все колокола.
Еще одна история. Позвонила 80-летняя бабушка из Тверской области, рассказала, что ее систематически избивал собственный внук-алкоголик, но она «готова немножко потерпеть побои, если мы поможем найти ему работу». Я спросила, что он умеет делать, а она вдруг начала рассказывать, какой он работящий, рукастый, добрый. И я по ее голосу поняла, что он стоит рядом. «Дайте ему, пожалуйста, трубку», — попросила я. Он стал шепотом отнекиваться, я попросила ее назвать точный адрес — но она не сказала: поняла, что я бы сразу вызвала к ним полицию.
Эти две истории произвели на меня особенно сильно впечатление. Все-таки когда мы разговариваем с людьми примерно нашего с тобой возраста, мы знаем, что они способны с нашей помощью или без нее себя защитить. А в 13 или 80 лет?
Надеюсь, что через год в базе проекта «Ты не одна» будет 5 000 000 контактов. Вот я, Алена, живу в Москве и мечтаю, чтобы в каждом городе — Саратове, Новосибирске, Владивостоке или любом поселке России проживали свои Катя или Света, Василий или Юрий, в общем, неравнодушные, реально готовые помочь жертве насилия люди. Потому что только вместе мы — сила, это доказанный факт.
Сколько контактов в базе проекта сейчас?
Сложно сказать. Пока мы вносим их вручную. Кстати, 20% тех, кто хотел бы помочь — мужчины. Это немало. Среди них есть юристы по уголовному праву, бывшие следователи, которые сейчас возглавляют частные охранные организации, есть люди, называющие себя феминистами, — они пишут, что готовы оказать любую помощь. Таких больше в центральной части России, в регионах пока мало. Есть спортсмены, которые говорят: «Я не знаю, что смогу сделать, но если на моей территории какой-нибудь женщине будет нужна помощь — она может ко мне обратиться».
Ты говоришь, что общественный резонанс важен и помогает сдвинуть дело с мертвой точки. Но ведь в истории с депутатом Леонидом Слуцким ничего не помогло. Он по-прежнему в должности.
История со Слуцким пока ничем не кончилась не потому, что резонанс был маленьким, а потому, что он явно находится под защитой людей с деньгами. Эта история — не только про ад домогательств, но и про дикое, ужасное социальное неравенство в России, где люди с «корочками» часто думают, что они «равнее» других. Именно поэтому сейчас депутат Государственной Думы Петр Толстой вновь выдвинет кандидатуру Леонида Слуцкого в ОБСЕ , назвав его «самым подходящим для этого кандидатом».
В нашей стране живет 21 миллион нищих, 67% из них — это женщины с детьми. У нас нищие регионы. Огромное количество многодетных семей, получающих кошмарно маленькие пособия от государства. В такой ситуации человек, за которым стоят большие деньги, — это царь и бог. Даже если его обвинили в сексуальных домогательствах
Именно поэтому история со Слуцким пока ничем не закончилась — кроме того, что он выкопал себе политическую могилу, за периметр которой ему уже не выйти, даже если решит баллотироваться в президенты мира. Он — политический труп.
Огромное спасибо смелым девушкам — Фариде Рустамовой, Дарье Жук, Екатерине Котрикадзе — за то, что нашли в себе силы рассказать о случившемся и тем самым защитить от действий пока еще депутата Слуцкого других потенциальных жертв.
Когда мы стояли в пикетах перед Госдумой и нас возили в автозаках до отделения и обратно, мне писали и другие женщины: «Вы меня не знаете, а я вас знаю. Давайте встретимся, и я вам расскажу о том, кто такой Леонид Слуцкий». Мы встречались. Это женщины такого статуса и достатка, что если бы все они высказались публично, мы получили бы свой «харвигейт».
«Каждая жертва считает, что она со своим насильником — одна»
Как ты думаешь, почему женщины редко говорят о случаях насилия?
Первая причина — боятся, что их рассказ может навредить их близким. Не им самим! Я ни разу не слышала, чтобы женщина сказала: «Я боюсь за себя». Только за отца, мать, дочь, сына — близких. Вторая — дурная пропаганда того, что женщина не может выступать за справедливость, если у нее нет корыстных мотивов. Это и «Ты пиаришься», и «Да он просто ей не дал». От последнего аргумента у меня просто кровь из глаз. Не она не хотела с ним интимных отношений, а он ей «не дал», и теперь она ему мстит, потому что — это, опять-таки, внушает нам пропаганда — женщины в России всегда за мужиков борются. Не наоборот. И третья причина, которая мешает женщинам высказываться публично: каждая жертва считает, что она со своим насильником вынуждена бороться одна. Именно поэтому мы с Сашей Митрошиной создали этот проект — чтобы пробить эту стену, дать женщинам ощущение, что они под защитой, и поэтому могут говорить открыто, могут объединяться и бороться.
Ты вместе с другими юристами и активистами защищаешь сестер Хачатурян. Какова степень твоего участия в этом деле?
У сестер сейчас великолепные адвокаты: Мари Давтян, Алексей Паршин, Ярослав Пакулин и Алексей Липцер. Благодаря их работе — и работе других неравнодушных к этому делу людей — удалось найти для девочек отдельные квартиры, чтобы их не содержали в СИЗО. Дарья Серенко организовала публичную активность : арт-акции, пикеты. Активистки бьются за марш в поддержку сестер, делают концерты, ведут соцсети, передают девочкам письма поддержки. Я тоже выступаю как неравнодушный гражданин и соавтор закона о профилактике семейно-бытового насилия, который может внятно объяснить своей аудитории, почему случившееся было самообороной, а девочек, которые много лет подвергались разным видам насилия со стороны своего отца, нельзя называть убийцами.
Год назад, когда еще не было проведено никаких экспертиз по происшедшему с девочками, я говорила об этом со своим папой. Сказала, что вот есть дело о насилии в семье, которое меня сильно дергает, и мне кажется важным не допустить, чтобы сестер, во-первых, посадили, а во-вторых, назвали убийцами. И мой папа, который никогда меня не бил, не кричал и всегда был на моей стороне, оберегая от всего плохого, что со мной даже теоретически может в этом мире случиться, сказал: «Я полностью тебя поддерживаю».
Позже, когда появились результаты экспертизы, я поняла: то, что делает наше государство с сестрами Хачатурян — продолжение психологического насилия. Они не просто находятся под мерой пресечения. В государственных медиа о них говорят: «Они убили». Не «оборонялись» или «вынуждены были причинить смерть»
На центральных каналах говорят: «Если мы оправдаем сестер Хачатурян, каждый подросток будет знать, что он безнаказанно может убить родителя». Но это совершенно не связанные логически вещи! Подростки ведь ничего не придумывают сами, они отзеркаливают происходящее вокруг, в стране. Возникает вопрос к системе: почему подростки поголовно должны решить, что убийство может сойти им с рук? Не потому ли, что сама система покрывает насильников и пропагандирует насилие? Это проблема системы — так меняйте ее, уважаемые господа консерваторы, а не защищайте с нагайками тех, кто ставит жертв в состояние необходимой обороны!
И да, если говорить цензурно (что в данной ситуации сложно), я негодую: почему статья в отношении сестер Хачатурян до сих пор не переквалифицирована на 37-ю? Почему государство до сих пор не сказало: это была необходимая оборона? Ведь даже следствие сообщило, что это было «длительное сексуальное домогательство и физические истязания».
Год назад ты говорила, что ситуация с принятием закона о криминализации домашнего насилия выглядит плачевно: есть ты, есть Мари Давтян — а представители власти активно против. Что сейчас изменилось?
Ситуация изменилась сразу с трех сторон. Во-первых, подключились молодые блогеры — большое спасибо Саше Митрошиной и всем блогеркам и блогерам, которые привлекли ту аудиторию, которой раньше было все равно: подростков.
А те в свою очередь стали подходить к своим консервативным мамам и папам, бабушкам и дедушкам и рассказывать о том, что проблема с криминализацией насилия действительно есть. Дети родителей, которые работают в Совете Федерации, Государственной Думе, подходили и говорили: «А почему до сих пор нет закона? Зачем ты тогда там сидишь?»
Во-вторых, изменилось мнение законодателей. На очередную рабочую группу в Думу я пришла с нашим законом, достала ручку, вдохнула и уже приготовилась — опять — кричать, почему закон нужен, как вдруг депутаты сказали: «Закон нужно внести, и как можно скорее». На словах «нужно внести» я выдохнула, а на «как можно скорее» мои глаза стали, как у персонажа японского аниме. Потому что я услышала эти слова впервые за шесть лет. На другой встрече сенатор Карелова спросила, что мы думаем по поводу возвращения 116 статьи обратно в Уголовный кодекс — то есть криминализирования побоев. Спустя два с половиной года после декриминализации, да. И тем не менее — обычно представители Госдумы и Совета Федерации мнения нашего экспертного сообщества не учитывают. Но сейчас у меня есть ощущение, что ситуация улучшилась. А потом был митинг в поддержку сестер Хачатурян и закона о профилактике семейно-бытового насилия в Санкт-Петербурге, на который пришло полторы тысячи человек молодых людей. Они не испугались. С плакатами. Несмотря на задержания в Москве, и то, что автозаков, кажется, вокруг было больше, чем всех нас. Я вспомнила, как два с половиной года назад мы с другими активистами стояли возле Госдумы и протестовали против декриминализации домашнего насилия. Тогда нас было мало. Подумала, случилась ли бы декриминализация, если бы в тот момент нас было полторы тысячи. Я думаю, нет.
«Если меня захотят грохнуть — и так грохнут»
В одном из интервью ты говорила, что тебе часто поступают угрозы. Это до сих пор так?
Есть группа «фанатов», которая регулярно рассказывает, что и в какую очередь мне будут отрубать, куда вывозить. Я периодически замечаю, как меня преследуют на улице. Моя машина поцарапана гвоздем со всех сторон, ей несколько раз прокалывали колеса, в нее кидали камни. Несколько раз мне писали: «Я знаю, где ты сейчас находишься», — на что я отвечала: «Прекрасно, подходи». Я много раз обращалась в полицию по 119 статье — это «Угроза убийством». Однажды я ехала из Подмосковья в Москву, и меня подрезали две машины — перегородили дорогу клином с двух сторон. Мои друзья потом говорили мне, что в таких случаях лучше оставаться в машине, но я выскочила и сразу начала орать. И не: «О боже, что вы делаете, это ужасно», а на языке «понял-понял». То есть: «Пошел вон отсюда, забрал машину, колеса прицепил и смылся». Ну, я выросла в регионе, ты меня понимаешь. Они уехали.
Ты не боишься?
Нет. Папа в детстве говорил мне: «Будешь бояться — страх помешает тебе сделать то, что ты хочешь». Поэтому я думаю так: если меня захотят грохнуть и никто не сможет меня защитить — меня и так грохнут. Захотят убить — убьют, но я спокойно отношусь к смерти, ею меня напугать невозможно.
А за родителей переживаешь?
Тоже нет. Мы много раз обсуждали то, что моя деятельность может нанести им вред, на что они каждый раз отвечали, что понимают и то, какого ребенка они вырастили, и то, чем я занимаюсь.
В одном из интервью мне очень понравилась твоя фраза о том, что в последнее время наметилась тенденция к опровержению стереотипа, что женщина женщине — враг. Как ты думаешь, почему это происходит?
Думаю, в том, что женщины стали сомневаться в патриархальной установке «женской дружбы не бывает». Если расшифровать эту фразу, получится следующее: женщины в России должны бороться за мужчину, поэтому если двум женщинам приглянулся один и тот же объект мужского пола, они должны выбрать его, а не дружбу. И этот дурацкий миф очень долго не позволял нам объединяться. Сейчас он разрушается: женщины увидели, что во многих случаях их жизнь зависит не от мужчин, а от них самих или других женщин. В случае насилия над сестрами Хачатурян, дела Риты Грачевой — кто подключился первым? Женщины. Кто говорит о том, что это происходит? Вот ты. Женщина. Мы чувствуем поддержку друг друга и то, что благодаря этой поддержке можем менять собственную реальность.
