Сергей Лебеденко собрал пять самых распространенных мифов об известных писателях и разобрался, откуда они взялись и почему нам так нравится сочинять истории о литературных селебрити.
Лев Толстой был развратником и изменял жене
Толстой слыл невероятно настойчивым морализатором, а брак в какой-то момент считал явлением «скотским» — даже брак законный. Это не могло не вызвать ответного мифа: мол, поучает с высокой кафедры, а сам!.. До сих пор существует миф о том, что Толстой якобы переспал со всеми крестьянками Ясной Поляны, которые рожали ему незаконных детей втайне от Софьи Андреевны. Симптоматично, что эти же мнения разделяет часть современных жителей Ясной Поляны (для которых соседство с усадьбой до сих пор предмет особой гордости).
Слухи эти, разумеется, подтверждения не находят. Павел Басинский в книге «Святой против Льва», посвященной противостоянию писателя и официальной церкви, пишет:
«Известно, что на протяжении сорока восьми лет супружеской жизни Толстой ни разу не изменил своей жене. Вся их семейная жизнь была слишком прозрачна, чтобы заподозрить что-то другое».
Впрочем, добрачные связи у Толстого были. В первый раз будущий писатель вступил в половую связь с проституткой в очень раннем возрасте, в четырнадцать лет — по настоянию старших братьев Николая и Сергея. Ничего экстраординарного: таков был обычай в дворянской среде. При этом возле постели первой в своей жизни женщины Лев прорыдал, испытывая отвращение и к совершенному поступку, и к себе самому, и впоследствии плакал всякий раз, когда вспоминал этот эпизод из жизни (возможно, именно поэтому сцена секса Вронского и Карениной выглядит так обезоруживающе чудовищно).
Вообще, всякая серьезная связь Толстого потом становилась частью литературного произведения. При известной любви классика к рефлексии это неудивительно. Так, роман с тетушкиной горничной Гашей лег в основу сюжетной линии Катюши Масловой в «Воскресении». В период службы на Кавказе Толстой упоминает в дневнике юную казачку Соломониду: «Пьяный Епишка вчера сказал, что с Соломонидой дело на лад идет. Хотелось бы мне ее взять». Судя по всему, Соломонида стала прототипом Марьяны из «Казаков». А вот Толстой мучается от «оленьего чувства» много позже, уже в Ясной Поляне:
«Шлялся в саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать. Поэтому решился, где бы то и как бы то ни было, завести на эти два месяца любовницу».
Их с крестьянкой Аксиньей Базыкиной связь продлилась в итоге не два месяца, а целых два года, причем биографы считают, что «жена» (так Толстой называл Аксинью в дневниках) родила от графа сына Тимофея, который впоследствии служил в одном из соседних с Ясной Поляной сел кучером. Впрочем, имеет ли Тимофей Аникин (так звали сына Аксиньи) отношение к Толстому, доподлинно неизвестно, хотя современники говорят о большом внешнем сходстве. Роман с Аксиньей лег в основу повести «Дьявол», которую Толстой больше двадцати лет прятал от Софьи Андреевны.
Федор Достоевский был педофилом
В главе «У Тихона» в романе «Бесы» Николай Васильевич Ставрогин совращает малолетнюю крестьянку Матрешу, которая позже совершает самоубийство. Неизвестно, кто первым пустил слух, что сцена эта появляется в романе не просто так, а в связи с некоторыми обстоятельствами из жизни Достоевского, но существуют как минимум два параллельных источника, которые об этом «грехе» писателя повествуют. Первый: письмо литератора Николая Страхова Толстому от 28 ноября 1883 года, в котором Страхов просит Толстого оценить свежеизданную автором письма биографию Достоевского. Толстой любил романы Достоевского и сетовал, что им так и не удалось поговорить при жизни последнего. Так или иначе, в письме Страхов упоминает странный эпизод: дескать, биограф Лермонтова Павел Висковатов рассказывал Страхову, будто Достоевский «похвалялся, что соблудил в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка».
Это преступление Страхов упоминает как бы между прочим, в ряду других «прегрешений» Достоевского, так что его рассказ можно было бы отмести как речь предвзятого человека. Но об этой же истории слышал и журналист и писатель Ироним Ясинский, который в своих мемуарах вспоминает, откуда явился слух о «сластобесии» Достоевского. Якобы об этом Тургеневу рассказал сам Достоевский, описав, как совратил четырнадцатилетнюю дочь гувернантки, будучи в Швейцарии. А потом внезапно прервал рассказ и добавил:
— А ведь это я все изобрел-с, Иван Сергеевич, единственно из любви к вам и для вашего развлечения.
У Достоевского было странное чувство юмора, и современники отмечали, что он подобные шутки любил. Да и вдова Достоевского Анна возмущалась публикацией письма Страхова, категорически отвергнув подозрения в адрес ее мужа.
Специалисты склоняются к версии Ясинского: одна «шуточка» Достоевского вышла из-под контроля и стала мемом. Сыграла роль и зацикленность Достоевского на моральной чистоте, донимавшей его не меньше, чем Толстого, а самым страшным грехом Федор Михайлович считал как раз совращение малолетних.
Словом, «душа у Достоевского была загадочная», как справедливо заметил Ясинский.
…и Льюис Кэрролл — тоже
Этот миф проник в культуру настолько глубоко, что им пользуются даже современные классики вроде фантаста Анджея Сапковского ( рассказ «Золотой полдень»). Хотя, в отличие от историй о «совратителе»-Достоевском, кое-какие основания у него все же есть: Чарльз Доджсон (реальное имя Кэрролла) изучал и преподавал математику, но у него было и много хобби — в частности, он рисовал и стал одним из пионеров фотографии в Великобритании.
В оставшейся от Доджсона коллекции есть и фото несовершеннолетних детей, в том числе в полуобнаженном виде, а на рисунках он иногда изображал детей и обнаженными (впрочем, в целомудренных позах). Это позволило некоторым биографам писателя чуть ли не обвинить его в педофилии, но никаких свидетельств противоестественных сексуальных наклонностей Кэрролла не существует. Откуда же тогда взялись слухи и как все-таки быть с фотографиями?
Современные исследователи предполагают, что ранние комментаторы просто недооценивают культуру «детской невинности», которая была широко распространена в искусстве и дизайне Викторианской эпохи. В возмутительном с сегодняшней точки зрения виде детей фотографировали первые профессиональные фотографы Оскар Рейландер и Джулия Кэмерон, а картинки с обнаженными детьми можно было встретить и на рождественских открытках. Ведь и сейчас, встречая изображения херувимов нагишом, мы не видим ничего предосудительного, не так ли?
Кроме того, ученые предполагают, что слухам могло способствовать тщательное сокрытие фактов о внебрачных связях писателя, в том числе с замужними женщинами. Подобные отношения в Британии XIX века грозили серьезным уроном репутации участников, поэтому наследники писателя хранили это в секрете несколько десятилетий после смерти Кэрролла.
А вот что Доджсон по-настоящему любил, так это преподавать детям и рассказывать им истории. В один из жарких летних дней и родилась такая история об Алисе в Стране чудес.
Однажды Хемингуэй поспорил, что способен написать самый короткий рассказ…
…и не написал его. Потому что никакого спора не было.
В оригинале этот апокриф звучит так: For sale: baby shoes, never worn («Продаются детские ботиночки. Неношенные»). Именно это якобы написал Хемингуэй, пообещав друзьям показать рассказ, «способный растрогать любого».
Эту историю обычно используют как пример желаемой лаконичности в прозе, о которой еще писал Чехов, и как пример идеально вычищенного литературного стиля.
Спору нет, Хемингуэй — мастер словесности и умел одной деталью сказать многое (рекомендуем в связи с этим рассказ «Холмы как белые слоны»). Но все же автором истории о «ботиночках» был не он.
В 1917 году нью-йоркский репортер Уильям Кейн набросал черновик очерка об убитой горем женщине, которая потеряла ребенка. Кейн думал над заголовком и вдруг его осенило: «Little Shoes, Never Worn». В его версии ботиночки не продают, а дарят, что давало матери некоторое утешение — хотя бы кому-то обувь точно пригодится.
История повторялась еще несколько раз, затем ближе к концу века ее подхватили авторы книг по писательскому самопродвижению и литературному мастерству, и наконец легенду об авторстве Хемингуэя поддержал фантаст Артур Кларк.
Анекдот про Хемингуэя Кларк рассказал в 1992 году своему другу, а в 1991 году литературный агент Питер Миллер в книге «Публикуйся!» впервые опубликовал эту историю со ссылкой на некоего «нью-йоркского газетчика».
Трудно сказать, почему главным героем истории внезапно стал Хемингуэй. Предположить можно, что дело в статусе писателя: Хемингуэй одним из первых стал давать писательские советы, на него до сих пор молятся преподаватели креативного письма и литературные агенты. История про ботиночки добавляет Хемингуэю лоск гения, который способен в одну маленькую деталь вложить целый мир. Конечно, с никому не известным репортером такой фокус провернуть не получилось бы.
Михаил Булгаков был наркоманом
«Спасибо морфию за то, что он сделал меня храбрым. Никакая стрельба мне не страшна. Да и что вообще может испугать человека, который думает только об одном — о чудных, божественных кристаллах». Звучит, как исповедь наркомана, который знает, о чем говорит. Хотя, вообще-то, нет.
Булгаков действительно был морфинистом. В 1917 году юный врач (все рассказы Булгакова из «Записок» основаны на реальных событиях) оперировал больного дифтерией младенца. Пытаясь спасти ребенка, Булгаков разрезал ему горло и через трубку отсасывал дифтеритные пленки. А потом, чтобы обезопаситься, ввел себе противодифтерийную вакцину. Это решение привело к страшным болям и некоторым другим побочным эффектам, и чтобы облегчить боль, будущий писатель принял дозу морфина. Позже употребление морфия стало регулярным. Сам Булгаков в зависимость не верил: дескать, врач не может стать зависимым благодаря своим знаниям — но страсть к наркотику едва не стала фатальной, если бы не жена: она втайне разбавляла дозы морфия, постепенно уменьшая количество вещества, которое употреблял писатель. Уже через год Булгаков от привычки избавился.
Но, возможно, в определенный момент жизни он к ней вернулся. Несколько лет назад ученые обнаружили следы морфия в рукописях «Мастера и Маргариты», над которыми писатель работал в 1936–1940 годах. Впрочем, доподлинно об употреблении наркотиков писателем в этот период времени неизвестно.
Зачем же придумывают байки о писателях? Очевидно, мифы появляются не сразу: должно пройти какое-то количество времени, иногда десятки лет, прежде чем фигура автора обрастет апокрифами. Таким образом, писатели становятся как бы фигурами фольклора: героями, с которыми происходили легендарные события. Кроме того, становясь фигурами культурных мифов, писатели как бы отделяются от своего «земного» образа — а этот зазор кажется нам противоестественным, требующим срочно его чем-нибудь наполнить. Немаловажным фактором становится и антропологический: с поколениями меняется и представление о нормах, и для постсекулярного общества XXI века строгие моральные принципы Толстого и Достоевского могу звучать укором, которому хочется сопротивляться — хотя бы на уровне разрушения легенд.
Как бы то ни было, а до сих пор не изобретено лучшего способа поговорить с писателями прошлого, чем чтение их книг. Благо авторы из нашей подборки оставили вполне достойные образцы.
