Нет мужика без рыбалки
По одной из версий, архетипическим мачо Хемингуэй стал вопреки чаяниям матери, которая одевала его в детские платьица и учила петь слезливые песни.
Будучи юношей, он сбежал из Чикаго на войну в Европу. И — прощайте, кружева, привет, оружие, дикие звери, пьянство, женщины и рыбалка. Вообще, его дикое жизнелюбие — прямая противоположность типичному образу писателя.
Хемингуэй обожал рыбалку. Почти все его герои любят рыбачить. Для него рыбалка представляла собой некое важное, сложное символическое действие, когда человек приобщается к стихийным природным силам.
Он обожал ловить черных марлинов — конечно, самую крупную из океанских рыб. Это способ ухода от реальности, как, впрочем, и алкоголь, но при этом общение со стихиями и утверждение человеческой силы. В Карибском море его сопровождал верный друг — кубинский моряк Грегорио Фуэнтес, которого писатель назначил капитаном своей яхты «Пилар». Фуэнтес прожил 106 лет и после смерти Эрнеста каждую неделю выливал на его могилу бутылку виски в знак скорби и признательности.
Именно Хемингуэй поймал самую большую в Атлантике летучую рыбу весом в 119 фунтов, а затем одолел 786-фунтовую акулу. Кроме того, он выходил в море вместе с ихтиологом Генри Фаулером и Чарльзом Адуаладером, директором Института естественных наук в Филадельфии. В честь писателя те даже назвали рыбу — Neomerinthe Hemingwayi. Как-то, защищая свое рыбачье достоинство, Хемингуэй расквасил нос американскому миллионеру Альфреду Кнаппе. Писатель всегда отличался краткостью и лаконичным выражением чувств.
«Если ты решил бросить женщину, лучше ее пристрелить. Даже если тебя за это казнят, это все равно будет наиболее безболезненный путь»
Суровый хемингуэй-лук
В 2010-х возникла острая тяга к бородам и брутальному стилю лесорубов и охотников в рамках городского пространства. К кому бы вы думали еще отсылает стиль ламберсексуала (горожанин, прикидывающийся дровосеком, — грубая клетчатая рубашка, суровый свитер, рабочие ботинки и т. п. — Прим. Salt Mag)? Конечно, к главному мачо 20 века.
В 1950–60-е годы Хемингуэем вдохновлялись люди, которые хотели быть «настоящими мужчинами», или те женщины, которые хотели видеть рядом с собой «настоящих мужчин». Для шестидесятников в СССР Хемингуэй становится архетипическим образом мужественности.
Возможно, ни один писатель не повлиял на моду так глубоко, как Эрнест Хемингуэй. Куртки-сафари, саржевые рубашки, грубые рабочие ботинки, небрежные свитера и кожаный жилет — это были вещи must have в его гардеробе. Его, как и Теодора Рузвельта, любезно одевал бренд Willis & Geiger — в 1936 году специально для Хемингуэя бренд выпустил легендарный сафари-жакет . В нем писатель и предстал перед африканскими племенами масаев — белым, огромным, аккуратно экипированным, в начищенных ботинках Redwing.
На Кубе одеждой и аксессуарами, в том числе оружейными, писателя снабжал бренд Abercrombie & Fitch. В этой страшно удобной одежде Хемингуэй пил, писал, страдал и бороздил воды Карибского моря на яхте «Пилар» в попытке поймать сигналы немецких подлодок и прослыть к тому же еще и шпионом. Кстати, после смерти писателя на его вилле действительно были обнаружены прослушивающие устройства ФБР.
«На свете так много женщин, с которыми можно спать, и так мало женщин, с которыми можно разговаривать»
Выпивка и драки
«Единственное, где алкоголь может мешать, это на войне и за письменным столом. Тут нужна трезвость. Зато стрельбе всегда очень помогает», — писал Хемингуэй Ивану Кашкину, советскому литературоведу и поэту.
В Испании любой уважаемый кабак считает нужным обзавестись табличкой «Здесь НЕ выпивал Эрнест Хемингуэй», что само со себе является экзотикой. Действительно, Эрнест был не дурак выпить, и в Испании он посидел почти во всех известных барах, а его упоминание в этой связи вызывает зевоту. По легенде, он изобрел два коктейля — «Дайкири» и «Монтгомери мартини», хотя ему же приписывают «Мохито» и «Кровавую Мэри». Пить Хемингуэй начал в пятнадцать, а после неудачного романа с медсестрой, когда ему было 20 лет, закрылся в комнате, оставляя по десятку пустых бутылок под кроватью, которые по утрам, ворча, выволакивала служанка. Мать попросту выставила его из дома, и — к счастью.
На летние каникулы сыновья Хемингуэя приезжали на Кубу, и он быстро приучил их к профессиональному кутежу. Грегори, младшему, только исполнилось двенадцать. Главное — отец научил их правильно похмеляться и закусывать свежепойманной рыбой. Или подстреленной уткой.
Хемингуэй с детства занимался боксом, был высок и силен — это позволяло ему использовать кулаки без страха за свою челюсть. В списке знаменитых пострадавших от его тяжелой руки был, например, молодой Орсон Уэллс, который записывал озвучку к репортажам Хемингуэя о гражданской войне в Испании. После драки они дружески напились вдрызг.
«Всякий, кто принимает хорошенькую и честолюбивую женщину за богиню-царицу ночи, должен быть наказан — если не как еретик, то как дурак»
Если бы была возможность набить морду Скотту Фицджеральду, он непременно бы это проделал. Но утешился тем, что вписал в мемуары историю о том, как Фицджеральд переживает по поводу своего «маленького члена» — действительно, в пору дружбы Фитцджеральд имел неосторожность рассказать писателю о том, что у него проблемы в постели с женой. Рассмотрев фитцджеральдов член в одном из сортиров Парижа, Хемингуэй по дружбе ему посочувствовал, но быстро опомнился. Альфа-самцовость вообще досаждала писателю и портила отношения с литературным миром. Современников он искренне ненавидел и унижал, хотя Томас Вулф, протеже его издателя Максвелла Перкинса, и вызывал у него сдавленное уважение.
Привет, оружие
В 1928 году отец Хемингуэя покончил с собой. То ли из-за мучившей его болезни, то ли ему уже было невмоготу быть подкаблучником у матери Эрнеста Грейс. В тот же год мать прислала Эрнесту ружье, из которого застрелился отец. Конечно же, согласно эффекту чеховского ружья, оно должно было выстрелить. Хемингуэя всю жизнь преследовала мысль о самоубийстве, которое он, собственно, и совершил в 1961 году, мучимый циррозом и невозможностью потреблять алкоголь в прежних дозах. Правда, фатальный выстрел произвело другое ружье — это была двустволка Vincenzo Bernardelli, с которой писатель добыл самые любимые трофеи.
С оружием Хемингуэй был знаком с ранней юности, когда отправился на фронт Первой мировой, потом имел честь обеспечить пристойное фаталити не одному быку на корриде, уложил разъяренного носорога на сафари и т. д. С болью и травмами он был на «ты» — на его теле к концу жизни насчитывалось более 250 шрамов, он даже умудрился выжить в двух авиакатастрофах. В 1954 году, после одной из таких он упивался чтением собственных некрологов и искренне восхищался «умению» журналистов.
«Дружба между мужчиной и знаменитой женщиной бесперспективна, хотя она может быть очень приятной, пока не станет чем-то большим или меньшим; с честолюбивыми женщинами-писательницами она еще менее перспективна»
Кстати, телеграфному стилю Хемингуэя-журналиста действительно могут позавидовать любые современные СМИ. Он прошел школу Эзры Паунда, который научил Хемингуэя поэтике зрительного образа. При этом ученик ничуть не подражал Паунду, а создал уникальный собственный стиль. Он выглядит крайне просто: сухие рубленые фразы, короткие предложения, минимум прилагательных и телеграфный стиль повествования. Писатель научился показывать вещи, не объясняя их. За это мы и любим Хемингуэя. А все остальное — пусть идет к черту.