#МыСестрыХачатурян: почему мы будем защищать этих девушек

В первый раз я столкнулась с домогательствами, когда мне было шесть. Это был наш сосед, он жил этажом выше, и у него был дог — очень крутая в конце 80-х порода. «Приходи к нам, у нас есть видик и мультики. Только маме не говори».
Я пришла. Вместо мультиков мне, его сыну и еще одному мальчику показали почему-то голых людей. Но дали погладить дога. «Почему маме не говорить-то», — подумала я — и рассказала. Через неделю (за которую мама, видимо, успела объяснить мужику, что если он еще раз подойдет ко мне, живым из подъезда не выйдет) он поймал меня за гаражами. «Зачем рассказала?». Мне было страшно, я убежала. Потом он переехал вместе с сыном и собакой, я знала — куда, и вздрагивала лет до пятнадцати, проходя мимо этой пятиэтажки.

Потом мне было 14, и я была у тети в гостях, в Хабаровске. Зашла в подъезд. Потом в лифт, за мной зашел мужчина. Зашел и зашел. Лифт поехал, он стал задирать мне юбку и нажал на «Стоп». Я заорала, как резаная, стала вырываться, а он вдруг испугался и стал причитать: «Да ты что, да я только трусики посмотреть!». Лифт поехал, приехал, я выбежала. Тетя спросила, что случилось — ничего, говорю. Она налила мне сладкого чаю, вынула из меня всю информацию и закрыла в кухне. Потом я узнала, что она собрала всех женщин во дворе, у которых были дочери — и девочки 16-17 лет (покрупнее меня, у которой тогда еще даже грудь не росла) описали этого человека. Он часто ездил в этом лифте. Я знаю, что его нашли и что больше его в том районе никогда не видели.

Мне 15. Дворовая компания, тусовка на крыше 14-этажного дома. Пьяный парень, которому я нравлюсь, пытается меня поцеловать, я отбиваюсь, и тогда он хватает меня на руки и подносит к краю крыши. И держит. Я помню, что вцепилась в него и закричала: «Отпусти меня, козел!», как-то совершенно забыв о том, что отпустить он меня может, просто разжав руки. Но он поставил меня на крышу и ударил в горло.

Помню, как плевалась кровью, но делала вид, что ничего не произошло — надо держать лицо, будьте вы прокляты, те, кто растил меня и таких, как я, в парадигме «что скажут люди».

Спустилась с крыши и пошла домой. Этот парень потом извинялся и неделю сидел у моего дома, чтобы я его простила. А мне в мои 35 психотерапевт, услышав эту историю, предложила прожить ее так, как надо было прожить еще тогда. И я наконец-то зарыдала.

Я до сих пор боюсь пьяных.

Мне 17. Я, моя подруга с парнем и его друг едем в гости к другу. Подруга с бойфрендом быстро уединяются в соседней комнате. Напившийся друг валит меня на диван и стаскивает с меня трусы. Во мне 175 сантиметров роста и 51 килограмм веса, я худая и юркая, вырываюсь и, схватив трусы бойфренда подруги, выбегаю в подъезд. Иду домой в водолазке и мужских трусах, смеюсь — хорошо, что они такие страстные: в водолазке и без трусов было бы холоднее, ноябрь все-таки. Через день узнаю от подруги, что тот парень обиделся, а ее бойфренд сказал: «Не, ну, а на что она рассчитывала, когда бухать ехала?».

Я не езжу в гости к незнакомым.

Второе января. Мне 19. Я во Владивостоке, иду в гости к подруге в соседний дом. В лифт за мной заходит мужчина. «Да ладно, не может быть, два раза в одно и то же место не попадает», — думаю я. Может. Только в этот раз у него был нож. «Рукой, минет или зарежу». Нож был у моего горла. «Р-рукой», — сказала я. Лифт опять стоял на «Стопе», я слышала, как этажом выше веселятся мои бывшие одноклассники, Новый год же. Хохот. И я опять заорала. «Зарежу», — прошипел мужик, но я продолжала орать — что-то, видимо, во мне так работает, как у зверя, инстинкты. Ору, когда бежать некуда. Он меня выпустил. Я выпила бутылку водки.

На мне розовые брюки, топ и золотые туфли. Четыре утра, мне 21, я вышла из клуба и поймала такси. И уснула. Проснулась: мы стоим. Туда лес — обратно тоже лес. Подумала, наверное, Шамора. «Ну что, приехали», — усмехается водитель. «Опять приехали», — думаю я и развязным голосом говорю: «Ну, а в тубзик-то хоть выпустишь?» «Ты же убежишь». И смеется. «Да ладно, куда тут бежать».
Выпускает. Я бегу вниз по склону, спотыкаюсь, падаю на дерево, ломаю ребра и лежу. Кажется, что вечность. Мне больно и холодно, иногда я вижу огни трассы где-то надо мной и думаю, что нужно выбираться (господи, зачем?). Вылезаю. Фары. Слава богу. Машина останавливается.
«Ты, кстати, записную книжку забыла», — усмехается водитель. Я сижу, даже не вжавшись в заднее сиденье; он едет, а я просто сижу и жду. Хочу, чтобы все быстрее началось и кончилось.
И вдруг снова вижу встречные фары. Берусь за ручку.
«На ходу выпрыгнешь? Да ладно». «Спорим», — говорю я и открываю дверь.

Я зверь, все мы — звери, все чувствуем свой последний шанс. Помню золотые искры, летящие от соприкосновения каблуков с асфальтом, и то, как встречная машина — та, с фарами — дает винта на дороге. Я выбегаю и ору: «Помогите!» Из-за руля выскакивает девушка: «Ты что, тварь, девчонку хотел увезти?!» Она бросается ко мне, мой «таксист» дает по газам.

«Ну ты чего из клуба одна-то поперлась, некому проводить что ли?» — спрашивает девушка, когда я сажусь на заднее сиденье. Я молча плачу. Было бы кому — проводили бы. После этого я проспала сутки, а когда мама спросила, что с моими туфлями — где-то через месяц — сказала, что упала.

Я больше никому не разрешаю себя подвезти. И иногда думаю, что Gett и прочие сервисы придумали для таких, как я. Не тех, кто не любит разговаривать в машине или хочет рулить тем, что слушать — Михайлова или Хаски, а тех, кто никогда не сможет заставить себя подойти к краю дороги и поднять руку.

Мне 22, мы дома у моего парня. Я говорю ему что-то резкое, он просит прекратить, но я почему-то продолжаю. Он валит меня на кровать, хватает за волосы и занимается со мной сексом без презерватива. Я не считала тогда, что это насилие — ведь он мой парень, и вообще я сама нарвалась, надо было «следить за базаром», как говорили у нас во Владивостоке.
Годами позже я с удивлением пойму, что заниматься сексом против воли нельзя ни с кем: ни со своей девушкой, ни с женой, ни с незнакомкой, ни в том случае, если она тебе дерзит, ни в том, если ты думаешь, что она не так одета, не так ведет себя, не там идет, попала под горячую руку. Я пойму, а он нет. Я приезжаю в город, мы довольно регулярно встречаемся — общие компании, маленький город. «Привет, как ты?»

Я нормально. Большую часть времени — нормально. Меня, как сказали бы (и иногда говорят) некоторые, «даже толком не насиловали». Так, позадирали юбку, приставили нож, стащили трусы, увезли на такси.

Я живу обычной жизнью, работаю редактором. Ничем не отличаюсь от тысяч людей. Ну, разве что в лифт не сажусь ни с мужчинами, ни с женщинами, не захожу в каморку с банкоматами ночью одна. Живу в центре — не потому, что сплю на мешках с миллионами, а потому, что знаю: в этот дом я даже ночью смогу зайти спокойно.

Почти все время я не отличаюсь от других людей. Пока не узнаю истории других девочек и женщин — которым было, как мне, сейчас, как мне, или хуже, чем мне. Как сестрам Хачатурян, которым, в отличие от меня, некуда было бежать — насильником был их отец. Сейчас Марии 17, Ангелине 18, Крестине — 19 лет. Отец насиловал их годами. Не выпускал из дома. Бил и их, и их мать Аурелию — которая несколько раз подавала заявления о побоях в отдел полиции в Алтуфьево, но участковые, которые дружили с Михаилом Хачатуряном, потом «отдавали ему эти заявления лично в руки».

В России нет закона, защищающего жертв домашнего насилия. Адвокат Ангелины Алексей Паршин хочет добиться изменения обвинения: с дикого «убийства группой лиц по предварительному сговору» на самооборону. Шансы невелики, а общество беспощадно: «Он их бил, но они-то его убили». Они хотели защитить себя, получить право распоряжаться своим телом и жизнью. Отец им этого не позволял. Теперь сестрам Хачатурян грозит до 20 лет лишения свободы.

Общество говорит: они не медийные, у них нет сообщества, которое за них вступится. Я думаю, что это неправда. Есть. Я — их сообщество. Все те, кто вздрагивает, когда вместе с ними к лифту подходит незнакомец, — их сообщество. Те, кто думал, что «это нормально, хоть и больно — все-таки муж». Каждая вторая женщина или девушка, подвергающаяся насилию или попыткам насилия — их сообщество.
Все, кто обладает эмпатией. Кто хочет справедливости и жизни в государстве, где не придется превращаться в зверя. Законопроект «О профилактике семейно-бытового насилия» просто лежит в Госдуме — говорят, на его реализацию нет денег. Госдума не может — или не хочет — нас защищать.

А я — хочу. Увидимся сегодня в 18:00 на Арбате.